Табак в семействе Достоевских

 Об отношении Федора Достоевского, великого русского писателя, к табаку написано уже достаточно много. Немало статей можно найти и о табачной фабрике его старшего брата Михаила. При этом, однако, авторы ссылаются, как правило, на одни и те же источники.  Мы же ставим своей целью существенно расширить рамки знаний в этом вопросе.

Начнем, пожалуй, с того, а каково же было в целом отношение к табаку в многодетном семействе Достоевских. Судя по всему, вполне положительное. Известно, например, что отец прославившегося на весь мир писателя,  Михаил Андреевич Достоевский, курил трубку. И вот, пожалуй самый интересный факт – страстной поклонницей табака была жившая в их семье няня,  Алена Фроловна, которая вынянчила всех детей Достоевских. Андрей Михайлович Достоевский - родной брат писателя Федора Михайловича, гражданский инженер, всю жизнь работавший по своей специальности, сначала на юге - в Елисаветграде, Симферополе, Екатеринославе, а потом на севере - в Ярославле, посвятил ей немало теплых строк в своих «Воспоминаниях». Упомянул он и о пристрастии няни к табаку:


Многодетное семейство Достоевских 

«Одну слабость имела нянюшка, и эта слабость была причиною еженедельных трат ее на целый пятачок!.. Она нюхала табак. К ней, я помню, всякую неделю, в один и тот же день, ходил табачник, у которого она приобретала недельный запас табаку. Табачник этот, как теперь помню, был очень невзрачный и неопрятный старикашка, но, производя у него покупку, няня всегда вступала с ним в разговоры, и это послужило поводом к тому, что папенька в шутку называл его женихом Фроловны. "Тьфу, Господи прости! - возражала она на это, - мой жених - Христос, царь небесный, а не какой-нибудь табачник!" Но, впрочем, за эту шутку няня на папеньку не сердилась, и он продолжал называть табачника женихом ее.

Как теперь помню один эпизод, случившийся по этому поводу: как-то я бегал в зале и, кажется, мешал отцу заниматься, и он спросил: "Да где же Фроловна?.. Пускай возьмет Андрюшу". - "Да к ним жених-с пришел", - ответила ему горничная. В это время вошла в залу няня и слышала последние слова горничной. Ничего не сказав, увела меня няня в детскую и была очень рассержена. Наконец, вечером явилась к маменьке и объявила следующий ультиматум: "Или меня рассчитайте, или горничную, я вместе с ней не могу жить у вас". Это наделало больших хлопот маменьке; однако, ей удалось заставить горничную в тот же день попросить прощения у нянюшки. Та, как добрая и хорошая девушка, сказавшая пагубное выражение не с целью обиды, исполнила желание маменьки и попросила прощения. - Долго ничего не говорила нянюшка на все извинения горничной, но, наконец, начала читать ей нотацию, продолжавшуюся чуть ли не полчаса, и в конце концов смилостивилась и простила; причем они обе поцеловались, и мир не был нарушен».


Мать Достоевского Ф.М. - Мария Фёдоровна Нечаева

Баловалась табаком и Ольга Яковлевна Нечаева, мачеха покойной матери Федора Достоевского. По всей вероятности, она послужила писателю прототипом Антонины Васильевны Тарасевичевой, героини романа «Игрок» - «бойкой, задорной, самодовольной, прямо сидящей, громко и повелительно кричащей, всех бранящей» «бабуленьки», страстной любительницы азартных игр. Вот что пишет о ней в своем письме Андрею Достоевскому Николай Достоевский:

«Упоминая о бабушке, я должен сказать, что она недавно изволила ни с того, ни с другого посетить нашу столицу, и, как ты думаешь, - всего на два дня. Вероятно, наскучил ей московский преферанс и бостон и приехала поиграть в петербургский; но, к несчастию, между нашими не было ей товарищей; одни, как, например, брат, за неимением времени, не играют, другие, как, например, Николай Иванович Голеновский (муж сестры Саши), за неимением денег тоже не предается этому удовольствию. Это-то и было, кажется, скорой причиной ее отъезда. Странное дело, все стареются, но она - конь-конем, даже и не помышляет о вечной разлуке с преферансом и другими старческими удовольствиями мира сего. Курит (крепкие папиросы) напропалую. Бранится и ссорится тоже (хотя добрейшая в сердце). Одним словом, что было прежде, то и теперь. Впрочем, не думай, чтобы я говорил о нашей бабушке с какою-нибудь насмешкою. Нет, вовсе нет, просто я восхищаюсь этой вечной суетливости и постоянной заботливости пожить получше. Представь себе: она даже идет за веком - бранит то, что бранят все в настоящее переходное и полное треволнений время. Конечно, не всё, да, впрочем, и между нашими найдется сто кружков и партий различных мыслей и суждений».

Среди «любителей трубки» была и тетка Достоевских Н. А. Маслович. Младший брат писателя А. М. Достоевский так отзывается о ней: «Это была пожилая уже дама, вечно страдающая зубными болями и флюсами и вечно подвязанная белым платком. Особенного про нее нечего сказать, разве только то, что она постоянно курила трубку, вероятно, как помощь от зубной боли, но впоследствии и привыкла к табаку. Курила она, конечно, табак американский (турецкий тогда не был в употреблении) или фабрики Фалера, или фабрики Жукова. Мне очень тогда казалось странным, что дама курит. Она курила всегда из папенькиного чубука, который, т. е. папенька, а не чубук, тоже временами, и то изредка, выкуривал по одной трубке после обеда».

 Что касается Федора Достоевского, то сегодня уже широко известно, что он много курил. Тому есть немало свидетельств. Об этом вспоминала, например,  вторая жена писателя Анна Григорьевна Сниткина.  В своем «Дневнике» она отмечает, что обратила внимание на это,  когда  первый раз пришла на квартиру писателя стенографировать:

«Сидела я у стены перед небольшим столиком, а Достоевский то садился за свой письменный стол, то расхаживал по комнате и курил, часто гася папиросу и закуривая новую. Предложил он и мне курить. Я отказалась.

- Может быть, вы из вежливости отказываетесь? – сказал он.

Я поспешила его уверить, что не только не курю, но даже не люблю видеть, когда курят дамы».

Кстати, Анна Григорьевна не раз заводила разговоры о том, что,  много курить вредно:

«Мне очень хотелось затеять общий разговор и втянуть в него Федора Михайловича. Я воспользовалась вопросом одного из молодых людей, прошла ли моя вчерашняя мигрень, и сказала:

- Это вы виноваты в моей головной боли: вы все так много курили. Не правда ли, Федор Михайлович, много курить не следует?

 - Я тут плохой судья, я сам много курю.

 - Но ведь это же вредно для здоровья?

- Конечно, вредно, но это – привычка, от которой трудно избавиться.

То были единственные слова, сказанные Федором Михайловичем. Мне не удалось втянуть его в дальнейший разговор. Он курил и пытливо посматривал на меня и на гостей». 


Анна Григорьевна Сниткина с детьми

Закономерно встает вопрос, а сознавал ли великий писатель, что курение вредит его здоровью? Судя по приведенному отрывку из дневника Анны Григорьевны, да. Это подтверждают и его собственные рассуждения на эту тему. В этом смысле большой интерес представляет следующий эпизод из его  «Дневника писателя»:

«Сидя на станции, на которой приходилось ждать три часа для пересадки на другой поезд, я был в предурном расположении духа и на всё досадовал. От нечего делать мне пришло вдруг на мысль исследовать: почему я досадую и не было ли тут, кроме общих причин, какой-нибудь случайной, ближайшей? Я недолго искал и вдруг засмеялся, найдя эту причину. Дело заключалось в одной недавней встрече моей, в вагоне, за две станции перед этой. В вагон вдруг вошел один джентльмен, совершенный джентльмен, очень похожий на тип русских джентльменов, скитающихся за границей. Он вошел, ведя с собой маленького своего сына, мальчика лет восьми, никак не более, даже, может быть, менее. Мальчик был премило одет в самый модный европейский детский костюмчик, в прелестную курточку, изящно обут, белье батистовое. Отец, видимо, о нем заботился.

Вдруг мальчик, только что сели, говорит отцу: «Папа дай папироску?» Папа тотчас же идет в карман, вынимает перламутровую папиросочницу, вынимает две папироски, одну для себя, другую - для мальчика, и оба, с самым обыкновенным видом, прямо свидетельствующим, что между ними уж и давно так, закуривают. Джентльмен погружается в какую-то думу, а мальчик смотрит в окошко вагона, курит и затягивается. Он выкурил свою папироску очень скоро, затем, не прошло и четверти часа, вдруг опять: «Папа, дай папироску?», - и опять оба вновь закуривают, и в продолжение двух станций, которые они просидели со мною в одном вагоне, мальчик выкурил, по крайней мере, четыре папироски. Никогда я еще не видал ничего подобного и был очень удивлен. Слабая, нежненькая, совсем не сформировавшаяся грудка такого маленького ребенка приучена уже к такому ужасу. И откуда могла явиться такая неестественно ранняя привычка? Разумеется, глядя на отца: дети так переимчивы; но разве отец может допустить своего младенца к такой отраве? Чахотка, катар дыхательных путей, каверны в легких - вот что неотразимо ожидает несчастного мальчика, тут девять из десяти шансов, это ясно, это всем известно, и именно отец-то и развивает в своем младенце неестественно преждевременную привычку! Что хотел доказать этим этот джентльмен — я не могу себе и представить: пренебрежение ли к предрассудкам, новую ли идею провести, что всё, что прежде запрещалось,— вздор, а, напротив, всё дозволено? - Понять не могу. Случай этот так и остался для меня неразъясненным, почти чудесным. Никогда в жизни я не встречал такого отца и, вероятно, не встречу. Удивительные в наше время попадаются отцы!». 

Нет сомнения, что Федор Достоевский знал о рисках, связанных с курением. Знал, но продолжал много курить. Что же он курил? Варвара Тимофеева, писательница и переводчица, корректор в типографии, где печатался журнал «Гражданин», выходивший в 1873-1874 годах под редакцией Ф. Достоевского, вспоминала, что Федор Михайлович как-то, отпуская ее домой, попросил, вынимая из кармана кошелек: «Сделайте мне божескую милость, возьмите вот этот рубль и купите мне где-нибудь по дороге коробочку папирос-пушек, если можно, Саатчи и Мангуби или Лаферм, и спичек тоже коробочку, и пришлите все это с мальчиком». Далее В. Тимофеева замечает: «Он курил, - он всегда очень много курил, - и мне видится до сих пор его бледная и худая рука, с узловатыми пальцами, с вдавленной чертой вокруг кисти, - быть может, следами каторжных кандалов, видится, как рука эта тушит докуренную толстую папиросу, - и жестяная коробка из-под сардинок, поверху наполненная окурками его “пушек”».


Журнал "Гражданин"

 При этом писатель предпочитал сам набивать папиросы. Поэтому на его большом столе  в кабинете, наравне с пачкой бумаги и пером, стоял ящик с табаком да коробка с гильзами и ватою. Как утверждала Анна Григорьевна, набивал он их «…смешивая два сорта, Саатчи и Мангуби Дивес средний и Лаферм ¼ фунта 80 коп.». При этом она приводит интересный и мало известный факт: «После поездки в Москву на Пушкинское торжество он бросил папиросы и курил сигары, уверяя, что гораздо меньше теперь кашляет. Сигары были хорошие, дорогие, 25 штук 6 руб. и дороже».

Из всех Достоевских более всего в табачное дело был вовлечен старший брат великого писателя  Михаил. У него была своя табачная фабрика, а также табачная лавка. Подробнее всего об этой стороне деятельности писателя и переводчика, издававшего вместе с Ф. Достоевским   журнал «Время», написано в «Московских ведомостях» от 25 октября 1852 года:

«Среди толков о Лаблаше и цирке, где явился чудовищный фокусник, Араб из Тлемсена, страны, прилегающей к Орану; змей пустыни – как его прозвали земляки; среди толков о холере, которая вдруг напугала Петербург, но после двух-трех случаев затихла, в одно прекрасное утро мы получили объявление на розовой бумаге и, собрав по нем должные справки, сообщаем читателям известие о литературных папиросах, принадлежащих автору многих повестей, критических рецензий, очерков, романов и комедий. Мы говорим с позволения их автора, о сочинителе повестей «Белые ночи», «Тёмный человек», о переводчике «Дон Карлоса» Шиллера и «Рейнеке-Фукс» Гёте, о сочинителе комедии, имевшей успех в Петербурге, «Старшая и Меньшая» – о сочинителе статьи «Жуковский и его романтизм» – мы говорим о М. М. Достоевском, который теперь дарит Русскую публику другими произведениями – папиросами.

Эти папиросы в объявлении названы так: «Папиросы с сюрпризами; фабрики Михаила Достоевского». В каждом ящичке вы находите, вместе с папиросами, либо вышитые воротнички, либо браслеты из лент, либо широкие ленты для галстучков, либо серебряные вещицы для шитья, перламутровые ножики для разрезания книг, порткрейны, модные принадлежности для письменного стола, лорнетки, бинокли, порт-сигары, порт-моне, словом, всякого рода самые модные и милые подарки! Вы спросите, почему возможна такая щедрость, и не повредит ли это достоинству самих папирос, их отделки, табаку и бумаги? А в этом-то и секрет; здесь все дело в коммерческом расчете; оно может выразиться в двух словах: фабрикант вместо того, чтоб делать уступку процентов мелким торговцам, употребляет эти проценты на сюрпризы, распродавая свои папиросы в собственном великолепном магазине, на Невском проспекте, между Литейною и Грязною улицами, в доме Логинова. Магазин помещается в новоотделанном доме, в первом этаже, окнами на проспект; мебель, шкафы и столы отделаны со всею роскошью, под лакированный дуб; за стеклами стоят в разрисованных картонажах папиросы, сигары и табак.

Фабрика помещается на углу Екатерининского канала и Малой Мещанской, в доме Пономаревой. Помещение фабрики, чистота зал, порядок между сотнями рабочих и работниц, выбор заграничных сортов табаку, всё заслуживает полной похвалы.

Многие из покупателей тут же распечатывают ящики и, куря купленные папиросы, любуются сюрпризами. Мы были свидетелями, как один господин распечатал покупку и вынул из угла ящика, из особенного потайного помещения в нём, прекрасное порт-моне. Это его так заняло, что он купил ещё ящик папирос; в нём он нашел перламутровый ножик, в эмальированной оправе… Он купил ещё три ящика, вынул из них блондовый воротничок, пару лайковых перчаток, и превосходный заграничный перочинный ножик о семи лезвиях. Он вышел из лавки, запасшись почти полутора тысячью папиросами в роскошных картонажах с пятью сюрпризами, которые тут же сам оценил в четыре рубля серебром. По словам многих знатоков, папиросы на этой фабрике делаются из настоящей белой и жёлтой Французской бумаги самого нежного и тонкого сорта, из лучших Мариландских и Турецких табаков, без всякой примеси; без присыпки в них, для дешевизны, Крымского, Испанского и других Европейских табаков. Ящики с сюрпризами заключают в себе 250 штук папирос, как мы уже сказали. Вещи, составляющие сюрпризы – заграничные. Фабрика, получая их из иностранных кладовых оптом и платит поэтому гораздо дешевле того, как они продаются в магазинах, приобретает возможность делать покупателям такие сюрпризы. В ящики с высшими сортами папирос вкладываются и вещи ценнее. Такие ящики, в 250 штук, исключительно продаются в одном магазине г. Достоевского».


Длстоевский Михаил Михайлович

Петербургская пресса также благосклонно откликнулась на это событие:

«Всякое усовершенствование в промышленности, всякое добросовестное начинание всегда найдет в нас ценителей; на этом основании считаем долгом замолвить перед читателями доброе слово о новой фабрике папирос М. Достоевского, только что открытой.

Дороговизна хороших сигар и неудобства трубки сделали папиросы предметом общего употребления; следовательно, известие наше будет иметь общий интерес.

Так как папиросных фабрик много и каждая старается привлечь внимание покупателей на свою сторону, то очень естественно, что каждая старается также перещеголять своих соперниц; роскошью коробок, обстановкою магазина, дешевизною.

Г. Достоевский решил устроить свою фабрику так, чтобы публика ничего не теряла.

«Фабриканты, – сказал он, – уступают одним только торговцам, а если я буду уступать публике так же, как уступают торговцам, то торговцы не будут забирать у меня, и я лишусь средства распространять свой товар; надо, следовательно, придумать такую уступку для публики, которая не вредила бы торговцам».

Г. Достоевский придумал следующее. В каждый из ящиков в 250 штук папирос его фабрики вкладывается, в виде уступки, сюрприз, то есть какая-нибудь вещь, относящаяся к дамскому туалету, к письменному столу или вообще какая-нибудь модная вещица, как-то: вышитые воротнички, браслеты из лент, серебряные вещицы для шитья, ножи для разрезания книг.

Все вещи выписываются г. Достоевским из-за границы в большом количестве, следовательно, он приобретает их по весьма дешевой цене.

Не сомневаемся, что фабрика г. Достоевского будет иметь у нас огромный успех, тем более что папиросы его нисколько не хуже других и приготовляются из чистых табаков, без всякой к ним примеси».

Любителей сигар, несомненно, должен заинтересовать такой малоизвестный факт:  в  магазине М. Достоевского, кроме папирос, продавались ещё и гаванские сигары лучшей выделки! Причем, иногородние покупатели, выписывавшие папирос не менее тысячи и сигар не менее пятисот штук, за доставку ничего не платили; иначе с сотни взимались 10 коп. серебром за пересылку. Те же, кто заказывал партию папирос не менее десяти тысяч штук, не только не платили за пересылку, но ещё получали скидку в 15%.

Огромный успех папирос М. Достоевского и неоднократные требования публики заставили фабрику в начале 1855 года приступить к собственной выделке сигар. Начиная это новое предприятие, фабрика вознамерилась соперничать с гамбургскими и бременскими сигарами, которые нередко выдавались за настоящие гаванские и продавались по огромной цене. Будучи уверенными, что в России можно выделывать сигары, нисколько не уступающие в достоинстве заграничным, фабрика,  выписала из Гаваны лучшие сорта кубинских табаков и наладила производство из них высококачественных сигар более чем годовой выдержки. На эти цели был потрачен значительный капитал, и, несмотря на то, что он более года оставался замороженным, выпустила в продажу сигары ниже их реальной стоимости:

- Regalia Habanera   100 шт. – 8 руб.

- Regalia Media        100 шт. – 6 руб.

- El Pouro Habanera 100 шт. – 5 руб.

- La Famu                 100 шт. – 3. руб.

- La Leontina            100 шт. – 3 руб.

- Amores                   100 шт. – 3,8 руб.

- Naturalia                 100 шт. – 3,8 руб.

Выделкой собственных сигар Михаил Достоевский не ограничился. Он пробовал торговать и гаванскими сигарами, закупленными непосредственно в самой кубинской столице. Любителям сигар предлагались следующие марки:  Lady, La Doma, Figaro, Floria, Flor de Cabbannas, Senoritas el Leon, Ambroria, Cabbannas Carrojal…

Не эти ли сигары курил Федор Достоевский?

Помимо папирос и сигар в магазине Достоевского, который, кстати, в 1858 году был переведен на Полицейский Мост, в дом Фольборта, № 6, против Малой Морской, продавались также курительные турецкие табаки константинопольской резки, поставлявшиеся прямо из Константинополя в фунтовых коробках под привозною бандеролью: Самсон, Бафра, Дюбек, Султанский легкий по цене от 2 руб. 25 коп. до 3 руб. за фунт.


Коробка с папиросами, на крышке которой дочерью Достоевского написано: " 28 января 1881 умиръ папа ..."

Судя по всему, дела у М. Достоевского шли неплохо. Но, как не странно, ни журнальное, ни табачное дело не принесли ему значительных доходов. Вот как объясняет этот парадокс Н. М. Достоевский в своем письме А. М. Достоевскому:

«Почтенный и добрейший наш брат Михаил Михайлович начал свое купеческое поприще за год до моего выхода из корпуса, и начал блистательно, т. е. начал жить и живет до сих пор прекрасно и счастливо. Награжден от бога добрейшею женою и прекрасными детьми, и, надо сказать,-- прехорошенькими. Почти два года назад, т. е. по приезде брата Федора Михайловича, по совету его, начал издавать прекраснейший журнал по своему направлению, "Время". Издают они пополам, т. е. выгоду делят пополам. Все это тебе известно, но что делать, у меня такая привычка, говоря о чем-нибудь, начинать всегда с Адама. Так вот: начали они журнал, который, вероятно, ты получаешь и читаешь, как и я, с наслаждением; подписка на него, т. е. сочувствие публики, с первого же года была огромнейшая. Первый год было две тысячи подписчиков, а в нынешнем году более четырех с половиной тысяч. Казалось бы, тут-то бы и наживать деньги, по крайней мере, по 20 тысяч в год, как по расчету и должно быть, но выходит наоборот. Первая причина, что журнал начат без копейки денег, а во-вторых - по множеству занятий в журнале явились упущения на фабрике. Брат занят с утра до вечера и так, что я удивляюсь, как он не заболеет до сих пор. Впрочем, фабрику он хочет передать кому-нибудь или просто закрыть, и тогда в будущем году он сделается Крезом, потому что подписка на журнал, судя по-теперешнему, будет блистательная. Вот тебе отчет о брате».

Письмо это датировано 1862 годом, а уже в 1864 году Михаил внезапно умирает. После его смерти в семье осталось всего триста рублей, на которые фабриканта и переводчика и похоронили. Уплату долгов брата (около двадцати пяти тысяч) и содержание его семьи взял на себя Федор Михайлович. Долги брата с процентами он выплачивал 13 лет. Из них две тысячи долга  были компаньону брата по табачному бизнесу – немецкому коммерсанту Гинтерштейну, который как раз поставлял ножи и бритвы…

Классик русской  литературы Федор Достоевский пережил своего старшего брата. Однако и его смерть не обошлась без вмешательства табака. Как известно, у Федора Михайловича было много заболеваний, самое страшное из которых – эпилепсия,  приступы которой были довольно часты и мучительны. От этой наследственной болезни умер маленький сын писателя. Но сам писатель умер от эмфиземы легких. Самая  распространенная причина  возникновения этого  заболевания -  курение.

У Ф. Достоевского эта болезнь стало проявляться постепенно: частые простуды, отдышка. Он лечился:  в России -  сжатым воздухом, в Германии -  пил целебные воды. На какой-то период ему становилось лучше, но болезнь прогрессировала. Ситуация осложнялась бронхиальной астмой писателя. Ему были противопоказаны волнения, физические нагрузки и курение. Но курить он не  бросил. В январе 1881 года у писателя пошла горлом кровь - порвалась легочная артерия, на 59-м году жизни он скончался.
            Папиросы сопровождали писателя всю жизнь до смерти. Интересно, что в музее Ф. Достоевского в Санкт-Петербурге  храниться коробочка с папиросами, набитыми курительным табаком Товарищества «Лаферм»,  на которой  одиннадцатилетняя дочь писателя  Люба  сделала запись: «28 января 1881 г. умер папа».

Поразительно, но факт: Анна Григорьевна с величайшим изумлением отмечает, что после отпевания великого романиста на полу собора Александро-Невской Лавры не было найдено ни одного окурка. Для продолжительных богослужений того времени это выглядело удивительно…