Сигары в Англии

Популяризаторами сигар изначально были испанцы, но они чрезвычайно медленно продвигали свой продукт среди других народов. В Европе мода на сигары распространилась только в первой половине прошлого века. Английские авторы восемнадцатого века, употребляя это слово, чувствовали себя обязанными объяснить своим читателям, что оно означает. Например, Дж. Кокберн (J. Cockburn), рассказывая в 1735 году о трех монахах, встреченных им в Никарагуа, говорит: «Эти джентльмены угостили нас сигарами (Seegars). Это листья табака, свернутые таким образом, что их можно курить или в трубке или без нее; здесь не знают другого пути, потому что во всей Новой Испании не сыщешь такой вещи, как трубка для курения». Виктор Гюго в своем романе «Отверженные» описывает парня, «держащего в руке мощную трость стоимостью в двести франков, который мог позволить себе все, держа во рту странную штуку, называемую сигарой». 

Поводом для того, чтобы англичане переняли у испанцев привычку курить сигары, стала война на Иберийском полуострове. Так, Джон Уилсон Крокер (John Wilson Croker), английский политический деятель и литератор, в 1831 году заметил: «Вкус к курению возродился, вероятно, из-за военных привычек Европы во время французских войн; но вместо трезвой сидячей трубки в основном используются подвижные сигары» (instead of the sober sedentary pipe, the ambulatory cigar is chiefly used).

Сначала ввоз сигар в Англию был запрещен. После заключения мира в 1815 году они были допущены к ввозу с уплатой пошлины в 18 шиллингов за фунт. В 1830 году после того, как  пошлина была снижена до 9 шиллингов, импорт сигар достиг показателя в 253 882 фунта. 

Сигары тогда были строго аристократической роскошью. Одним из первых сигару воспел Лорд Байрон («Остров», 1823, Песнь II, 19):

But here the herald of the self-same mouth
Came breathing o'er the aromatic south,
Not like a "bed of violets" on the gale,
But such as wafts its cloud o'er grog or ale,
Borne from a short frail pipe, which yet had blown
Its gentle odours over either zone,
And, puffed where'er winds rise or waters roll,
Had wafted smoke from Portsmouth to the Pole,
Opposed its vapour as the lightning flashed,
And reeked, 'midst mountain-billows, unabashed,
To Æolus a constant sacrifice,
Through every change of all the varying skies.
And what was he who bore it?—I may err,
But deem him sailor or philosopher.
Sublime Tobacco! which from East to West
Cheers the tar's labour or the Turkman's rest;
Which on the Moslem's ottoman divides
His hours, and rivals opium and his brides;
Magnificent in Stamboul, but less grand,
Though not less loved, in Wapping or the Strand;
Divine in hookas, glorious in a pipe,
When tipped with amber, mellow, rich, and ripe;
Like other charmers, wooing the caress,
More dazzlingly when daring in full dress;
Yet thy true lovers more admire by far
Thy naked beauties — Give me a cigar!

«И потянул во мгле благоуханной,
Пришельца возвещая, запах странный.
С фиалкой ты смешать его б не мог;
Нет, с ним дружней в тавернах эль и грог!
Был выдыхаем он короткой, хрупкой,
На Юг и Север продымившей трубкой.
От Портсмута до полюса свой дым
Она пускала в нос валам седым
И всех стихий слепому произволу, -
Неугасимой жертвою Эолу
К сменявшимся вскуряясь небесам,
Всегда, повсюду... Кто же был он сам,
Ее владелец? - Ясно то: моряк
Или философ... О, табак, табак!
С востока до страны, где гаснет день,
Равно ты услаждаешь - турка лень
И труд матроса. В негах мусульмане
Соперник ты гаремного дивана
И опиума. Чтит тебя Стамбул;
Но люб тебе и Странда спертый гул
(Хоть ты там хуже). Сладостны кальяны;
Но и янтарь струит твои туманы
Пленительно. К тебе идут уборы;
Но все ж краса нагая тешит взоры
Милей: и твой божественный угар
Вполне изведал лишь знаток — сигар!»

(Перевод Вячеслава Иванова)