С мыслью о мастере

В этом году исполняется 55 лет со дня первой публикации романа «Мастер и Маргарита». Этому событию Андрей Малинин посвятил большой очерк, отдельные отрывки из которого мы хотим предложить вашему вниманию. Сегодня мы публикуем первый из них.

С МЫСЛЬЮ О МАСТЕРЕ…

(По мотивам произведений М. Булгакова и  прочей дьявольщины)

... так кто ж ты, наконец?
-   Я – часть той силы,
что вечно хочет зла
и вечно совершает благо

Гете, «Фауст»

Каждый год, лишь только наступает весеннее праздничное полнолуние, ничто не может удержать меня дома, и я  отправляюсь на Патриаршие пруды. Здесь, под чуть зеленеющими липами, я  сажусь на скамейку спиною к Малой Бронной, выкуриваю традиционную сигару, затем снимаюсь с места и всегда по одному и тому же маршруту, через Спиридоновку, иду в арбатские переулки...

Однажды на Патриарших...

    Как известно, «однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина», а именно председатель МАССОЛИТаМихаил Александрович Берлиоз и поэт Иван Николаевич Понырев, писавший под псевдонимом Бездомный. К ним у нас вопросов нет, поэтому не будем тратить зря на них время, а, главное, столь дефицитные нынче печатные знаки.  Нас интересует совсем другой субъект, а конкретно тот заграничный чудак, который присоединился к писателям позднее. Да, тот самый, что «росту был не маленького и не громадного, а просто высокого. Что касается зубов, то с левой стороны у него были платиновые коронки, а с правой – золотые. Он был в дорогом сером костюме, в заграничных, в цвет костюма, туфлях. Серый берет он лихо заломил на ухо, под мышкой нес трость с черным набалдашником в виде головы пуделя. По виду – лет сорока с лишним. Рот какой-то кривой. Выбрит гладко. Брюнет. Правый глаз черный, левый почему-то зеленый. Брови черные, но одна выше другой».

​Как видите, ничего примечательного. По нынешним меркам  - очень даже  заурядная внешность. Просто серая какая-то. Ничего иностранного, кроме берета, я лично в нем не нахожу. Вот  только манеры его явно вызывают подозрения.

«- Вы хотите курить, как я вижу? – неожиданно обратился к Бездомному неизвестный, - вы какие предпочитаете?

- А у вас разные, что ли есть? – мрачно спросил поэт, у которого папиросы кончились.

​- Какие предпочитаете? – повторил неизвестный.

- Ну, «Нашу марку», - злобно ответил Бездомный.

​Незнакомец немедленно вытащил из кармана портсигар и предложил его Бездомному:

- «Наша марка».

Как вы помните, и редактора и поэта не столько поразило то, что нашлась в портсигаре именно «Наша марка», сколько сам портсигар. Меня же именно это  больше всего и удивило. Откуда, спрашивается, в разгар нэпа у какого-то проходимца обнаружилась столь дефицитная «Наша марка»? В те времена с папиросами вообще было туго, а тут еще знаменитое ростовское курево вдруг объявляется, да ни где-нибудь, а  в центре Москвы. А эти очаровательно любезные слова: «Какие предпочитаете?» Что за вздор? Какие есть, такие и предпочитаем!. Нет, прав был Бездомный, который заподозрил во всем этом что-то неладное.

Кстати, портсигар действительно был поразительным. Он был громадных размеров, червонного золота, и на крышке его при открывании сверкнул синим и белым огнем бриллиантовый треугольник. Уж не намек ли это на тот краеугольный камень - отвергнутый строителями камень, сделавшийся главой угла? И не хочет ли хозяин портсигара сказать нам, что содержимое этого ларца, однажды будучи отвергнутым, со временем его стараниями вновь обретет свое изначальное значение? Это прямое напоминание нам притчи о строителях Соломонова храма, и  звучит оно как предупреждение тем, кто сел на седалище суда. Что-то здесь масонством запахло... Чует мое сердце, влипли мы в историю.  Вот, черт возьми! А?

Стоило только подумать так, как на западе поднялась черная туча и до половины отрезала солнце. Потом она накрыла его целиком. Посвежело. Еще через некоторое время стало темно. Тьма накрыла громадный город. Исчезли мосты, дворцы. Все пропало, как будто этого никогда не было на свете. Через все небо пробежала одна огненная нитка. Потом город потряс удар. Он повторился, и началась гроза. Воланд перестал быть видим в ее мгле...