Жил-был шпанский король Барон Брамбеус

Хлестаков. У меня легкость необыкновенная.
Все это, что было под именем Барона Брамбеуса… все это я написал.

Анна Андреевна. Скажите, так это вы были Брамбеус?

Хлестаков. Как же, я им всем поправляю статьи…

(Н.В. Гоголь. «Ревизор»)

Конечно, врал Хлестаков. Под именем весьма популярного в XIX веке Барона Брамбеуса творил русский писатель, журналист и издатель Осип Иванович Сенковский (1800 – 1858).

Известный в своё время, а сейчас незаслуженно забытый человек, Сенковский, был редактором журнала «Библиотека для чтения», в котором печатались произведения художественной литературы, литературная критика, статьи на философские, медицинские и другие темы. В рецензии на «Рассказы дяди Прокопья, изданные А. Емичевым», принципы его редакторской работы были объяснены с исчерпывающей полнотой:

«Есть писатели, которые пишут прекрасно в одной только «Библиотеке для чтения». Когда они печатают в «Библиотеке для чтения», слог их жив, плавен, разнообразен, обороты их исполнены ловкости и вкуса, содержание мило и порой остроумно; но пусть только напечатают они в другом месте то же самое или что-нибудь новое, все эти качества вдруг улетают из-под пера. Еже ли это не колдовство, так уж верно особенное качество бумаги, на которой печатается «Библиотека для чтения» ... 

Сенковский не только редактировал журнал, но и публиковал в нем свои сочинения. Нельзя сказать, что все страницы его произведений при этом были пропитаны насквозь табаком. Однако в них ему отведено немало места. Вот характерный пример:

 «Да принеси, Мареушенька, огонька! Вскричал вслед за ней прекрасно образованный Водевиль: ведь вы, Авдотья Андреевна, позволите мне выкурить трубочку?.....С самого утра не курил!..... Смерть, как хочется затянуться!» — «Пожалуйста! Отвечала Дуня. Я до смерти люблю табачный дым». Водевиль взял в углу трубку и, набивая ее табаком из своего кармана, промолвил: «Такую, право, привычку сделал, что как час не покуришь, так и скучно!.... Особенно — в моем жалком положении…. При моей несчастной любви….

«Когда без вас о вас мечтаю

Ночной порой и под окном,

Тогда я душу утешаю

Одним душистым табаком!»

Этот яркий отрывок взят из замечательного творения Сенковского «Ночи Пюблик-Султана-Багадура». Правда названо оно было так редактором посмертного собрания сочинений автора, а впервые было опубликовано без названия и без подписи в журнале «Библиотека для чтения» в  1838 году. По сути это критический обзор книжных новинок, сделанный в оригинальной пародийной форме и  стилизованный под рассказы «Тысячи и одной ночи»: во времена мудрого и великодушного Гаруна-Альрашида, чтобы спастись от неминуемой судьбы быть сброшенной в море в кожаном мешке, очередная новая жена славного и могущественного султана Пюблик-Султан-Багадура (читательской публики), Критикзада, при участии её младшей сестры Иронизады (любимых дочерей верного капыджи-баши султана Брамбеуса-Ага-Тютюнджу-оглу-Багадура), пересказывает содержание новых российских книг за январь 1838 года, привезенных из далёких северных городов Москвы и Питербурга на ста верблюдах. Благодаря великому и волшебному снотворному действию какой-то повести из петербургского альманаха, от пересказа начала которой в течении восьми ночей султан неизменно засыпал через несколько минут, несмотря на все возможные прилагаемые усилия не уснуть, султанство и её многие жители были спасены.

Еще больше иронии, не обошедшейся без упоминания табака, мы находим в статье «Искусственные минеральные воды», написанной в 1849 г.:

«В книжке доктора Шульца я нахожу запрещение курить сигары и есть суп с петрушкой во время пользования искусственными водами, потому что эти вещества расстраивают нервы: почему же книжка, которая столько хлопочет о нервах пациентов, не запретит этой невероятной музыки играть на своих искусственных водах?... или не велит нанять хороший оркестр?... В Москве, где я тоже ходил однажды два месяца сряду смотреть, как пьют воды, и получил удивительное облегчение — решительно то же самое действие как и те, которые пили — ежедневно с шести до десяти часов утра — играет отличный оркестр, один из лучших во всем городе, и на тамошних водах посетителей и водопийц — всегда множество. Я готов думать, что многие болезни, которые кое-как перенесли бы минеральные воды, не переносят этой музыки и оттого их здесь так мало».

А вот еще один занимательный пассаж:

 «Не так хорошо, не так роскошно, но так же коротко и успешно лечатся минеральными водами и доныне Азиятцы, прямые наследники древней опытной мудрости. Турецкий ага или курдский бей, наживший хандры среди своих подчиненных, жен и невольниц, страдает ее последствиями, худеет, потеет, ослабевает, не ест, не спит, даже курить не может. В один прекрасный весенний вечер, погладив себе бороду, поправив усы, и воскликнув: Аллах велик! он садится на лошадь и отправляется с поездом трубкочистов, кофейщиков, и туфленосцев, к дальнему ключу минеральной воды, о котором идет молва во всем околотке, что великий де пророк Сулейман — да будет с ним мир! — был приведен к нему ангелом Джебраилом и великий царь Александр Римский пил из него по совету верховного визиря своего Аристотеля и славного врача Иппократа. Проехав несколько агачей, утомившись и выспавшись славно на голом камне под открытым небом, в прохладном воздухе, ага видит, что великий Аллах сотворил с ним чудо: хочется трубки и кофе!... Ага курит и едет далее, восхищаясь всяким живописным ущельем, любуясь душевно на каждую зажиточную деревню, которую, если бы позволяло здоровье, так отрадно было бы ограбить при столь удобном случае, и всякий раз восклицая: велик Аллах! Наконец он приехал на седьмой день ночью к целебному ключу. Рано утром он приказал разостлать ковер возле источника, помолился, выпил ковш минеральной воды и лег спать. Проснувшись, он выкупался в водоеме источника, пообедав, выкурил трубку, покушал кофе, запил все это ковшом целительной влаги и приказал седлать лошадей. О закате солнца он уже на возвратном пути к своей родине. Курс кончен. Ага еще громче прежнего утверждает, что Аллах велик.

«И что же вы думаете?» говорил мне в Малой Азии один европейский врач, весьма образованный и долго живший в той стороне: «эти люди обыкновенно возвращаются домой свежими, розовыми и «здоровыми!... Они всегда так лечатся: один и тот же источник служить им для всех болезней, и «страна гремит рассказами о чудесных излечениях». 

Но с ближайшими к источнику жителями он не производить таких чудес. Нужно расстояние! Нужно путешествие! Надо на некоторое время переменить все — воздух, место, людей, привычки, занятия».

Согласитесь, с этим суждением трудно не согласиться. В этой же научной (!) статье есть интересные, уже вполне серьезные рассуждения Сенковского о пользе и вреде чая, кофе и табака. Я приведу здесь только отрывки из текста:

«...Разрешать или запрещать чай или кофе систематически — дело такое же не философское, как и систематически лечить минеральными водами, учреждая общие правила на основании немногих примеров, более или менее хорошо понятых, недоступных никакой поверке и всегда получаемых из поверхностного, одностороннего или пристрастного наблюдения. Точно так же, как некоторые не могут спать после чашки кофе или чаю, другие не засыпают после мяты или настоя померанцевых цветов, или когда в спальне цветет роза, жасмин, гелиотроп, мак, или даже когда в смежной, кругом запертой комнате, спит кошка, которой запах, для большей части людей нечувствительный, производит в иных темпераментах страшное нервное волнение, биение сердца и тошноту.

...Не разрешая и не запрещая всем ни чаю, ни кофе — потому что в наше время перед лицом нынешней физиологии и нынешней химии, это не глубокомысленно — следовало предоставить натуре каждого употребление этих веществ, как и других ароматных, по ее личному качеству, по ее идиосинкразии, а скорее обратить внимание больных на страшную невоздержанность европейских племен, которая приводит в ужас и Турцию, где кофе родится, и Китай, где растет чай. Восточные люди пьют чай и кофе наперстками в самых легких настоях — кофе едва вскипевший — чай, чуть-чуть окрасивший воду — пьют часто, это правда, но всегда очень малыми количествами...

...То же самое должно сказать и о курении табаку. Запрещать его так же смешно, как и разрешать. Действие табаку принадлежит к категории действия ароматов. Табачное дело — чисто идиосинкратическое: одним табак в высшей степени благоприятен и полезен, другим более или менее вреден, для третьих лишен всякого действия. Горячий дым, огонь, разгорячает некоторых, как в чае и кофе кипяток, но большею частью это происходит оттого, что некоторые и весьма многие не умеют курить. Вместо пустых диссертаций о составных частях табаку, гораздо полезнее было бы со стороны врачей обращать внимание на то, как пациент курит: может быть, он курит слишком скоро».

Любопытное мнение, не правда ли? Оно тем более ценно для нас, так как Сенковский — один из немногих, если не единственный, русский литератор, который имел глубокие практические знания в области табачного производства. В определенный момент он вынужден был даже бросить литературу и заняться фабрикацией табака!

Вот два его письма к своему приятелю, довольно тогда известному романисту и составителю детских книг П. Р. Фурману, редактировавшему в 1858-1855 гг. «Ведомости Санкт-Петербургской Городской Полиции»: 

«Carissimo, примите благосклонно под ваше редакторское покровительство доброго и умного человека, который постиг дух табаку и разум папиросов, и в котором мы принимаем большое участие. Дело идет о напечатании объявления, достойного его папиросов, которые превосходят все доныне известные, как солнце превосходит звезды. Воскурите этот фимиам и рассудите. Дайте ему наставление, что он должен делать, потому что из редакции ему зачем-то возвратили представленное им объявление. Я собираюсь к вам с изъявлением преданности и благодарности за ваши добрые и дружеские ласки ко мне, и на днях ударю лично челом перед вами. Ваш душевно преданный Сенковский. Он ужасно желает видеть объявление свое в печати в субботу, a зовут его Herr Kaul». 

А вот и другое: 

«Почтеннейший и добрейший Петр Романович! Мой сотрудник, табачный фабрикант Андрей Самойлович Кауль, прибегает через меня к вашему покровительству. Он желает иметь определенное место вверху третьей страницы вашей газеты на несколько недель сряду — чего ваши подчиненные не смели пожаловать ему без вашего разрешения, когда вы были больны. Сделайте дружеское одолжение, дозвольте ему явиться в свет с своими сочинениями в великодостойном виде. A почему он мой сотрудник, о том следует объяснение. Пейкер запрещал все, что я ни напишу — ну решительно все; не оставалось более ничего делать, как обратиться от литературы к промышленности, и я записался в купцы — открыл табачную лавочку и фабрику — и вот мы трудимся с Каулем, который обладает мудростью делать неслыханные табаки, папиросы и сигары. Неслыханные сигары еще не готовы: первые экземпляры их будут представлены вам на критику, которую, надеюсь, выдержат они победоносно. Маленькие мои познания в химии и растительной физиологии, которые цензура уничтожала в печати, пригодились отлично в приложении к обработке табаков. Жаль, что вы трубки не курите: вы бы удивились превосходству табаков Кауля моего; есть Кауль не мой, другой, брат его, тоже табачный фабрикант, но плохой, и их не должно смешивать. Но если любите курить папиросы по-испански, то есть свертывать их собственноручно из свежего влажного табаку, что гораздо лучше всяких сигар, легко и здорово для груди, потому что они дают дым влажный, мягкий, a не сухой и не острый, раздражающий дыхательные органы, — то прикажите моему сотруднику Каулю доставить вам зваменитейшаго из всех человеческих табаков,  Джебейли, растущего в Ливанских горах и в котором я сидел и учился по-арабски: удивитесь! После того никакого другого курить не станете. Прощайте. До свидания, голова трескается от боли. Ваш душевно преданный Сенковский». 

Естественно, Сенковский задумал променять свой журнал на табачное дело не из-за одной только мании изобретательства, охватившей его в последние годы жизни. Этому способствовало более чем внимательное отношение к «Библиотеке для чтения» со стороны Главного управления цензуры, заставившее Сенковского после первого же номера отказаться от обязанностей редактора. Насколько серьезно обстояло дело, можно судить по тому, как прокомментировал этот факт Михаил Лемке в своих «Очерках по истории русской цензуры и журналистики XIX столетия»:  

«Надо знать страстный темперамент любившего журнальное дело Сенковского, его необыкновенную изворотливость и немалую способность к компромиссам, чтобы оценить по достоинству эти полные глубокого трагизма письма. Писатель, которого знала буквально вся грамотная Россия и знала притом за человека вполне благонамеренного, не может выдержать гигантской силы цензуры и берется за торговлю!.. Как же нелегко было другим, убеждения которых не складывались, как карманный аршин, чувства которых были всегда искренни и глубоки, a всякий компромисс считался грязной сделкой! Как страдали эти честные люди!.. Правда, после смерти Белинского, совпавшей с первыми шагами деятелей эпохи цензурного террора, и до самого конца ее, русская литература не имела y себя центральной крупной фигуры, — и это несомненное следствие сторонних обстоятельств, — но, к счастью для нашей общественной мысли, писатели честные были. И вот им-то приходилось особенно солоно... Если Сенковский пошел торговать табаком, так, значит же, было нелегко...». 

Но, а какова же судьба упомянутой фабрики? Предприятие это, основанное на каком-то загадочном вымачивании табачных листов в соусе от чернослива, привело лишь к тому, что остатки состояния Сенковского перешли в распоряжение предприимчивого фабриканта…